Телевидение - Интересные факты о телевидении

Даже события, трагические по определению, такие, как стихийное бедствие или революция, будучи поданными как «события, интересные для всех», лишаются статуса своей трагичности и, следовательно, подлинности. В этом и заключается особенность так называемого «информационного потока» или «потока новостей» – реципиент информации привыкает воспринимать любое событие как заведомо лишенное статуса уникальности

краткий реферат книги Пьера Бурдье О телевидении и журналистике

Бурдье П. О телевидении и журналистике / Пер. с фр. Т.В. Анисимовой и Ю.В.Марковой. Отв. ред. и предисл. Н.А.Шматко. М., 2002. – М.: Фонд «Прагматика культуры», 2002. – 159 с.

Книга известнейшего, к сожалению, недавно скончавшегося французского социолога Пьера Бурдье (1930-2002) «О телевидении и журналистике», выпущенная в этом году В. Анашвили в «Малой серии «Прагматики культуры»», оставляет по своем прочтении двойственное впечатление. Прежде всего, анализ телемедиа и прессы, изначально позиционированный и впоследствии осуществленный Бурдье как независимое научное (социологическое) исследование, не может не вызвать чувства глубокого морального удовлетворения: как исследование действительно независимое и научное – в тексте Бурдье мы встретим отчетливые дефиниции центральных для работы понятий, – и как критико-полемический выпад против нынешнего (для Бурдье) телевидения, осуществленный средствами самого телевидения – эссе «О телевидении» есть не что иное как литературная запись двух телепередач. Помимо «О телевидении» (все статьи, кроме «Поле политики, поле социальных наук, поле журналистики», переведены Т.А. Анисимовой) в книжку также вошли статьи «Власть журналистики», «Поле политики, поле социальных наук, поле журналистики», «Олимпийские игры. Программа анализа» и «Послесловие. Журналистика и политика».

Даже в непосредственном перечислении вошедших в сборник статей таится некий казус. Дело в том, что в кратком резюме книги, помещенном на четвертой (ненумеруемой) странице перед содержанием, мы можем прочесть, что в основу настоящего издания положены «лекции, прочитанные в Коллеж де Франс в 1995–1996 годах». Именно здесь и начинаются парадоксы, не объяснимые ничем, кроме составительского произвола (отв. редактор издания – Н.А. Шматко). Как явствует из «Преамбулы» самого Бурдье, текст «О телевидении» «представляет собой полное, проверенное и исправленное, воспроизведение двух телепередач, записанных 18 марта 1996 года и показанных в рамках серии телевизионных лекций (курсив мой. – А.Р.) Коллеж де Франс на канале «Пари Премьер» (…) В приложении я поместил статью (ранее опубликованную в »Actes de la recherche en sciences sociales» в номере, посвященном засилью телевидения), представляющую в более строгой форме темы этих двух лекций» (с. 21). Судя по логике статей самого Бурдье, этой результирующей статьей в «Приложении» является эссе «Власть журналистики»; однако в русском издании в качестве «Послесловия» приводится небольшой и совершенно неизвестно откуда взявшийся фрагмент «Журналистика и политика»1. Текст «Олимпийские игры. Программа анализа» вообще относится к 1992 г. и являет собой краткое воспроизведение выступления на Ежегодной встрече Берлинского Философского общества по изучению спорта 2 октября 1992 г. в Берлине (с.143). Таким образом, только одно эссе из пяти – «Поле политики, поле социальных наук, поле журналистики» (переводчик – Ю.В. Маркова) соответствует, хотя и с некоторыми оговорками, приведенной выше маркировке «лекций в Коллеж де Франс»: это действительно запись лекций Бурдье в курсе Коллеж де Франс, прочитанной им на факультете антропологии Лионского университета Lumiиre 14 ноября 1995 года (здесь и далее, кроме особо оговоренных случаев, курсив мой. – А.Р.).

Однако все эти составительские и публикационные перипетии нисколько не отменяют ни ценности рассуждений Бурдье о социологической сущности телевидения и журналистики, ни достоинств вполне добротного перевода и изящного издания, пожалуй, даже добавляют к ним оттенок некоторой интриги. Центральным (да и самым объемным) текстом в книге действительно остается эссе «О телевидении», остальные лишь призваны выявить некоторые не до конца ясные, но заявленные в эссе конструкции (например, понятие «поля» – ключевого понятия для Бурдье). Задача, которую ставит перед собой Бурдье – дать научный анализ, насколько это возможно, универсальный и всеобъемлющий, тем социальным феноменам, которые оказываются вовлечены в систему взаимодействия, «поле тяготения», которое задают пресса и телевидение; показать характер взаимозависимости этих феноменов и, в то же время, зависимости их от других социальных полей (скажем, поля политики или поля экономики) и, наконец, определить отношение к этому полю тех агентов (людей и институтов – например, людей «чистой науки» или «чистого искусства» – понятно, все эти квалификации условны), которые в это поле не включены, но вынуждены, тем не менее, либо коммуникативно с ним взаимодействовать, либо, по крайней мере, четко определить свое от него отличие.

В своем рассуждении мы незаметно перешли на язык самого Бурдье. Итак, что такое «поле»? В книге «О телевидении и журналистике» это определение встречается дважды: в более развернутом виде – в записи лекции 1995 г., и в более кратком – в эссе «О телевидении». Дефиниция поля столь важна, что я позволю себе привести ее целиком:

«… поле есть место сил, внутри которого агенты занимают позиции, статистически определяющие их взгляды на это поле и их практики, направленные на сохранение, либо на изменение этой структуры силовых отношений, производящих это поле.

Другими словами, по некоторым своим характеристикам социальное поле (…) можно сравнить с полем физических сил, но нельзя сводить его к физическому полю. Социальное поле является местом действий и противодействий, совершаемых агентами, обладающими постоянными диспозициями, которые некоторым образом усвоены в ходе опыта нахождения в данном поле. Агенты реагируют на отношения силы, на структуры, они их конструируют, изобретают, воображают, представляют себе и т.п. И несмотря на принуждения со стороны сил, вписанных в эти поля, и детерминацию их постоянных диспозиций силами поля, агенты способны влиять на эти поля, действовать в них, согласно частично предустановленным направлениям, имея при этом некоторый запас свободы. (…) понятие поля является инструментом исследования, главная функция которого – дать возможность научного конструирования социальных объектов» (с. 108-109)2.

Иначе говоря, понятие поля помогает независимому от этого поля исследователю (в данном случае – представителю поля науки) выявить основные структурные, силовые, пространственные, темпоральные и т.д. характеристики, которые, в конечном счете и описывают то, что принято считать «институциональной природой феномена».

Определение социального поля вообще оказывается столь универсальным, что помогает пониманию не только французской журналистики и телевидения, но и журналистики и телевидения как социокультурного феномена вообще, в котором агентами (субъектами поля) выступают сами журналисты и те, кто попадает в поле их профессионального интереса – либо как различного рода «эксперты», «квалифицированные специалисты» (оба эти определения весьма условны), либо как участники тех событий, которые, как это принято говорить, «отражаются в зеркале прессы». Констатировать тот очевидный факт, что это зеркало криво, для Бурдье явно недостаточно. Для него, как для истинного ученого, важно проследить причины кривизны этого пространства.

Дело в том, пишет Бурдье, что участники передач, в том числе и претендующих на статус аналитических, в подавляющем большинстве случаев «приходят на студию не для того, чтобы что-то сказать, а совсем по другой причине: показать себя и быть замеченными другими» (с. 25), существуя по сути дела только в специфическом поле восприятия этих «других»; важно не то, что они на самом деле есть, а то, чем они кажутся или хотят казаться. Это положение вещей вытекает из самой специфики телевидения как особого рода инструментария3: телевидение – это инструмент, позволяющий теоретически затронуть всех. Поэтому и особенность телевизионных сообщений может быть определена как «описание и экстраполяция вовне событий, которые могут быть интересны всем», – как интересен детектив или мелодрама. Такие события – Бурдье называет их событиями omnibus, т.е. «для всех» – «это факты, которые никого не шокируют, за которыми ничего не стоит, которые не разделяют на враждующие стороны и вызывают всеобщий консенсус» (с. 30). Даже события, трагические по определению, такие, как стихийное бедствие или революция, будучи поданными как «события, интересные для всех», лишаются статуса своей трагичности и, следовательно, подлинности. В этом и заключается особенность так называемого «информационного потока» или «потока новостей» – реципиент информации привыкает воспринимать любое событие как заведомо лишенное статуса уникальности: за революцией в одной далекой стране следует революция в другой стране, не менее далекой, за где-то существующим пожаром следует не менее отстраненное наводнение; значительное место в хрониках занимают такие формальные события, как протокольные визиты глав государств и единственная информация, которая еще может как-то затронуть тебя лично – это прогноз погоды на завтра.

Цель телевидения – «информировать людей, либо показывая то, что нужно показать, но не показывая на самом деле, а делая так, что показываемые факты теряют всякое значение; либо показывая события таким образом, что они приобретают смысл, не соответствующий действительности» (с. 32). Мастерство журналиста или телевизионщика в этом случае – мастерство бессознательного иллюзиониста4, который под влиянием характеристик силового поля, в котором он находится, сегрегирует, контаминирует, интерпретирует и транслирует вовне факты наличного бытия таким образом, что они лишаются статуса той действительной реальности, которой обладают – реальности длительной банальной повседневности – и приобретают статус «интересного всем» символического дискретного псевдобытия5, и именно в этом статусе становятся той силой, которая способна определять подлинную социальную реальность. Другими словами, если целью независимого научного поля является конвенционально принимаемая истина (хорошим историком или математиком может считаться лишь тот историк или математик считают хорошим историком или математиком, и отсюда определение независимости, предлагаемое Бурдье, в том числе и независимой журналистики: «независимое поле (…) – это поле, в котором клиентами производителей являются их собственные конкуренты, т.е. те, кто вместо них мог сделать представляемое открытие (с. 81)), целью поля журналистики обычной считается конвенционально принимаемое мнение.

Это обстоятельство помогает прояснить две вещи: во-первых, факт непосредственной инструментальной зависимости поля телевидения и поля журналистики от полей экономики и власти, а следовательно – способность конструировать социальную реальность с учетом интереса последних6, и, во-вторых, особый характер темпоральности в поле телевидения. В поле телевидения время всегда дискретно и его всегда мало, поэтому наиболее удобный герой для телепередачи – это fast-thinker, предлагающий культурный fast-food: человек, способный производить идеи omnibus – идеи, не вызывающие возражений (именно поэтому эти люди так легко взаимозаменяемы). «Когда речь идет об устном выступлении, книге, или телевизионном выступлении, главная задача коммуникации – соответствовать условиям восприятия, для чего необходимо знать, располагает ли слушающий кодом для расшифровки того, о чем в данный момент говорится. А когда вы выдаете «готовые идеи», проблема отпадает сама собой. Коммуникация возникает мгновенно потому, что в каком-то смысле ее не существует. Она является лишь видимостью» (с. 44). Проблема подлинной мысли, как и подлинной реальности, заключена в ее неспешности, в ее поступательном разворачивании во времени – от деструкции того тезиса, который представляется ложным, к последовательной аргументации контртезиса, который представляется истинным, и эта неспешность, в свою очередь, обладает деструктивной силой по отношению к той символической темпоральности, которой обладает телевидение.

Более того, любой агент научного, литературного или художественного поля существует в нем по-своему – в силу своей индивидуальности: «интеллектуал, как любой феномен, существует через различие с другими интеллектуалами. Перестать различаться <…> – значит перестать существовать» (с. 127-128). Именно в этой дистинкции – не элитарный versus массовый7, а автономный versus гетерономный, уникальный – всеобщий – заключается подлинная разница между наукой и «журнализмом» или, если угодно, между «независимой журналистикой», «журналистикой=рупором резонирующей общественности» и той журналистикой, о которой говорит Бурдье. Задача интеллектуала в этом случае – навязать полю журналистики свои правила игры посредством борьбы за «универсализацию доступа к универсальному» (с. 87), за «повышение платы за вход» в поля культурного производства, борьбы «против рейтинга во имя демократии» (с. 87). Не будем слишком наивны: «позитивный проект» реорганизации того поля журналистики, которое описывает Бурдье, в достаточной степени утопичен, во всяком случае, я не могу себе представить формы и методы его реализации по отношению к тому телевидению и к той журналистике, которая имеет место быть, скажем, в современной России. Критический пафос Бурдье действительно кажется более убедительным, нежели предложенная им программа преобразований, и это, наверное, общий недостаток большинства либерально-демократических социологических концепций. Ограничимся лишь одним позитивным утверждением: поле независимой и «неспешной» науки существует. Возможно, именно факт его существования дает надежду на благоприятный прогноз.

1 Во всяком случае, ни редактор, ни переводчики никак не проясняют этого обстоятельства. Из подстрочного примечания переводчика (Т.А. Анисимовой) к статье «Журналистика и политика» мы узнаем только, что «книга «О телевидении» в течение многих месяцев (период, в течение которого она возглавляла список бестселлеров) стала объектом бесчисленных споров между самыми известным журналистами французских газет, еженедельников и телеканалов». Ничего не говорится об источнике этого фрагмента (как, впрочем, и о самой структуре книги) и в предисловии Н.А. Шматко с чисто-журналистским названием «Блеск и нищета масс-медиа» (с. 7-18). Быть может, лишь непосредственное сопоставление опубликованных текстов – и французского издания 1996 г. «О телевидении» могло бы пролить свет на этот вопрос, но, к сожалению, французское издание для меня, как и для большинства обычных читателей, остается недоступным.

2 Ср. дефиницию поля из эссе «О телевидении»: «Поле – это структурированное социальное пространство: поле сил (в котором присутствуют господствующие и подчиненные, связанные постоянными отношениями неравенства), но в то же время поле борьбы (курсив Бурдье. – А.Р.) за изменение или сохранение данного поля сил» (с. 57). Отсюда «поле журнализма» – «микрокосм, подчиняющийся своим собственным правилам и определяемый позицией, которую он занимает по отношению к остальному миру, а также отношениями притяжения и отталкивания, которые связывают его с другими микрокосмами» (с. 56).

3 Чуть ниже Бурдье определит этот инструментарий как форму символической агрессии – агрессии, «которая реализуется благодаря молчаливому согласию тех, кто ее на себе испытывает, а также тех, кто ее оказывает, при условии, что и первые и последние не отдают себе отчет в том, что они ее испытывают или оказывают. Функция социологии, как и других наук, заключается в раскрытии сокрытого» (с. 30).

4 «Чем лучше мы понимаем, как функционирует определенная социальная среда, тем яснее становится, что составляющие ее люди манипулируемы в той же степени, что и манипулируют. Они тем лучше манипулируют, чем больше манипулируемы и чем меньше отдают себе в этом отчет» (с. 29).

5 Различие между «хорошим, серьезным каналом» и коммерческим заключается лишь в том, что на последнем материал конструируется в соответствии с категориями восприятия читателей.

6 Для прояснения характера этого влияния Бурдье неоднократно использует платоновский образ марионеток с перепутанными нитками: самое интересное в этой ситуации – проследить, с какой стороны и куда тянется незримая нить и где находится рука кукловода.

7 Действительно, людей, способных понять, скажем, философию Хайдеггера или социологию того же Бурдье не так уж много, но всем бы нам, и прежде всего самому Бурдье как в высшей степени демократически настроенному социологу, хотелось бы, чтобы их было как можно больше. Телевидение же, как средство массовой информации, может и должно нам в этом помочь.